Исходя из тенденций современного авторского кинематографа – насквозь депрессивного, душного, сотканного из безнадежности самой окружающей действительности, складывается единственное впечатление об общем упадке нашего общества. Именно подобного рода картины теперь правят бал в «культурной среде», именно таким фильмам теперь выдают награды, их чествуют, ими восхищаются. 

Они плоть от плоти этого общества, поломанные марионетки поломанного мира. Тлетворная «бездуховность» современности воздвигнутая в ранг добродетели, которая, как и обещал великий Лопе де Вега нынче тот «слепец в бесприютном скитании ковыляет, со слезами прося подаяния». Истории «разложения», теперь есть мера всего, и чем дальше очередной «творец» сможет пнуть агонизирующие раны цивилизации, тем сильнее будет его триумф и восхищение окружающих. 

Современной культурной богеме душно в рамках привычного ощущения Великой Отечественной войны, в общественном сознании оставшейся последним священным символом, который не смогли вымарать ни тощие «девяностые», ни жирные «нулевые». Последний узловатый и грубый корень, связь поколений, презрительно обзываемой богемой «бряцанием оружием» и «совковой косностью». Год от года мы наблюдаем экспансивный рост атак на этот «корень», кинематограф, театр, литература – буквально все теперь источает едкую, разъедающую кислоту.

«Дылда» ярчайший тому пример, под личиной маргинальной трагедии скрывается очень тонкая агитка. Фильм здесь не про войну, и не про людей «сломленных» войной. Здесь нет историй о героизме, нет историй о трусости, послевоенный блокадный Ленинград ничем не выдает своих страшных «голодных» тайн. В хитро сплетенных декорациях не найти привычных «типажей» - злого гэбэшника желающего всех посадить и расстрелять, не видать советских агиток и пропаганды, разговоров о Вожде всех народов, но в тоже время чувствуется тот самый флер «либерального» взгляда на наше тяжелое прошлое, от которого якобы народы России все никак не могут отказаться, и покаяться перед остальным миром за совершенные предками грехи. 

Главных героинь покалечила не война, они уже родились такими. Не «кровь, дым и боль» пронесшиеся над отечеством виноваты в их личных бедах, не они нанесли им травмы. Развернуть в качестве декораций век девятнадцатый, что нашу современность, что условный марсианский пейзаж, на антропологии рассказанной истории это не сказалось бы. 

Эта история рассказана «по-гайдаевски» – то есть, могла произойти в любом другом месте на этой планете, мало ли покалеченных жизней в нашем мире? Уже к половине фильма становится ясно – режиссер рассказывает не историю давно минувших дней, Ия и Маша наши современники, характеры, наполненные новомодной рефлексией.

История двух девушек, явно довлеющих к садомазохистским взаимоотношениям, где одна жаждет роли жертвы, а вторая столь же страстно желает доминировать.  Подавленная гомосексуальность, которая здесь служит мостом между ними, уж слишком натяжная, неочерченая и блеклая на фоне тягучей истории. 

Люди прошедшую войну так себя не ведут, они наполнены несгибаемой силой, бесконечной волей к жизни, таких не убедить, не склонить к чему-либо против их воли. Показательна история с врачом, которого так легко подмяла под свои нужды Маша. Врача, прошедшего горнило самой страшной войны в истории человечества. Станиславский точно бы закричал свое легендарное «не верю».  Так не бывает режиссер Балагов, нельзя взять в контекст повествования послевоенные годы и рассказывать историю современных «слабых» людей.  

Персонажи картины видоизменяются буквально каждый акт, не оставляя возможности для завязки по-настоящему сильного конфликта. Вот Ия просит Машу остаться с ней, а вот она уже радуется ее отъезду, картина наполнена женским непостоянством, постоянно разрывающей ткань повествования. Но при всех этих изменениях не наблюдается того самого – главного, литературного изменений дуги характеров персонаже. Изменения в «Дылде» скорее напоминают игрушку йо-йо, мятущейся между двумя точками в пространстве, с обязательством вернутся в то место, откуда взяла старт.

Талантлив ли режиссер Балагов – да, талантлив, можно ли назвать его творцом – нет, нельзя. Ничего нового в жанр он не приносит, новых вопросов самой Истории не задает. Просто ловко оперирует уже имеющимся инструментарием. Не отнять у него и способности находить чрезвычайно колоритных персонажей, в картине можно взять буквально любую фигуру, их с удовольствием бы взяли в музей, настолько они необычные, объемные и фактурные. 

Из сугубо технологических придирок, доставляет некоторое неудобство при просмотре сильный закадровый шум, перекрывающий голоса персонажей и буквально способный царапать ушные раковины. Речь персонажей, впрочем, временами звучит не лучше, иногда их можно банально не расслышать из-за общего шума в сцене. С другой стороны, иногда сами актеры словно нехотя выдавливают из-себя слова, глотая или невнятно выговаривая. Режиссер явно использовал подобный «саунд» для создания атмосферы, ощущения живости его мира, и не отрицая такой подход к работе все же нельзя не отметить, что органам слуха от этого не легче. Подобные «трюки» можно наблюдать, кстати, и у других учениках Сокурова – у Киры Коваленко в ее «Софичке», и в «Глубоких реках» Владимира Битокова. К слову, работы, несомненно, талантливые, незаслуженно обделенные и забытые на фоне «Тесноты» Балагова. 

Но главной похвалы «Дылда» заслуживает за великолепную игру цветом. Красный и зеленый цвета здесь правят бал, зачастую выправляя сцены, которые иначе могли стать куда как слабее. Красный и зеленый в картине почти хтонические силы, призванные заполнить зияющие пустоты и удержать зрительское внимание. Из картины можно было бы убрать многих персонажей, диалоги, но только не цвет, выступающий здесь в качестве отдельного персонажа, «artилеристом» заставляющим стрелять «чеховское ружье», иначе забыто и запылено повисшем бы на стене.   

Зеленый – цвет спокойствия, умиротворения, цвет Ио, которым она постоянно стремится закрасить окружающую серую действительность. Она сама носит зеленый, красит квартиру в зеленый, пытается закрасить этим цветом свою антитезу Машу, чей цвет характера мятежный, яростный «красный», контрастный зеленому. Зеленый вызывает в Маше лишь ярость, отторжение, гнев, попытка танцевать в зеленом платье приводит к почти языческой одержимости, покраска стен в комнате к насилию и жестокости по отношению к подруге, прогулка в зеленом платье к кровотечению и крушению надежд на семейное счастье.

В итоге «Дылда», вполне имеющая право на жизнь история, неплохо снятая и неплохо сыгранная, плохо в ней лишь то, что выбрана была история, изначально имеющая явную политическую притяженность, что явно не идет картине на пользу. Фильм не стремится шокировать, стыдливо мнется от налета собственной скандальности, не поднимает глубоких философских идей, и в конечном итоге становится жертвой собственных неудовлетворенных амбиций. Одни подтексты и никаких громких заявлений. Как звучит одна старая кавказская поговорка «Дылда этакий драчунишка, так спешившая попасть на драку, что забыла захватить с собой кулаки». 

Фильм в лице своих героинь резво стягивает с себя одежду, однако показать ей нечего. Современного зрителя не увлечь плохонькой историей о неровных отношениях двух поломанных кукол, смертью ребенка в объятиях припадочной Ио, после Триеровского «Антихриста» не шокировать, а ломающая человеческие судьбы война здесь и вовсе стыдливо обходится стороной, являясь разве некой ограничительной линией далеко за кадром, что его не разглядеть никакому, самому острому зрительскому глазу.