Медленно, шатаясь, она поднималась по загаженной лестнице. Лифт не работал, его железное тело дремало меж этажами долгие годы. В подъезде отвратительно пахло, но она не замечала, от нее пахло не лучше. Это был запах ставшего привычным мира, ее мира. Раньше ее еще коробило, когда люди брезгливо отстранялись, но сейчас ей стало все равно. Более того, она стала испытывать извращенное наслаждение от их ожидаемой реакции. Специально в транспорте старалась встать как можно ближе, с садистским наслаждением ловя на себе неприязненные взгляды.
Какой этаж, пятый, шестой? Хотя какая разница, ноги все помнят, они крепче головы, да и мимо двери не пройти. Прошла, остановилась, лишь осознав, что лестница обрывается, пришлось поворачивать назад. Вот и дверь, столь похожая на хозяйку, такая же обшарпанная, из-под разорванного презента торчала полусгнившая вата. Она не вошла, почти вваливалась внутрь. Замок давно не запирался, да и ключ потеряла раньше, чем последние остатки самоуважения, может вместе и лежат, где-нибудь по дороге ее жизни. Изнутри дверь запиралась на цепочку, после нескольких попыток ей удалось зацепить крючок.
Сделав пару шагов, оступилась, споткнувшись о пустые бутылки на полу, больно ударилась о стену. Некоторое время и без того замасленный взгляд залила плотная чернильная боль. Кое-как доползла до дивана. Продавленный, с торчащими пружинами, он составлял идеальную пару такому же ободранному столу и паре разломанных стульев. И все вместе они замечательно гармонировали, когда то красивыми обоями цвета морской волны, по крайней мере, в тех местах, где они еще держались на стене.
На шум из соседней комнаты выглянула пара испуганных глазенок. В дверном проеме стоял ребенок. В больших, на насколько размеров колготках, сползших на коленки, и грязной рубашке, обильно перепачканных засохшей едой.
Ой, ты мой ненаглядный, с почти нежностью, пронеслось в ее голове.
- Сынулечка, иди сюда, или к маме - сказала она, протягивая к нему руки. Ребенок боязливо оглядел комнату, словно взвесив за и против, шагнул на встречу.
Она неудобно и неумело обняла его, попыталась даже погладить по голове, нащупала шишку.
- Это что же сынуля, что у нас на голове? Ударился?
Ребенок молчал, только захныкал, когда мать коснулась больного места. Не заплакал, он уже давно разучился плакать, плач никогда не помогал.
А мать все продолжала, выпытывать.
- Как же ты так, может, ударил кто? Ты скажи?
Она вспомнила сама. В забитой сломанными воспоминаниями голове щелкнуло, память услужливо выбросила перед ней события вчерашней ночи. Они вчера хорошо посидели с Генкой из соседнего подъезда, он притащил две бутылки отличной водки, и в ее скромной жизни случился маленький праздник.
- Так тебя дядя Гена стукнул сынуля?
Она так громко и грязно выручалась, что ребенок начал змеей выкручиваться, пытаясь вырваться из материнских рук. Но она крепко держала его, пока он не затих.
- Ну, ничего сынуля, пусть только он попробует к нам прийти, мы его сами ударим, и посильнее, по его тупой голове.
Снова полились проклятия, обильно сдобренные выдержанными и крепкими словами. Вскоре она забыла причину своих криков, и продолжила лить ругательства по инерции. Память снова услужливо выплюнула еще одно воспоминание. Как Гена обещал сегодня организовать продолжение банкета, божился раздобыть литр отменного коньяка. От таких мыслей она непроизвольно облизнулась, по крови пробежал приятный огонек.
Тон ее бормотаний изменился.
- Может ты его чем-то обидел, сынуля, зачем ему тебя бить просто так? Ты, наверное, себя плохо вел, и дядя Гена вынужден был это сделать. Нельзя так делать сына, если дядя Гена снова придет, так ты ему не мешай, ты лучше сегодня пораньше спать ложись, чего по ночам бродить.
Она пробежалась по карманам, помнила же, где-то была, точно помнила. Вот! Она извлекла раздавленную шоколадную конфету и, развернув, протянула ребенку. Тот жадно съел, с надеждой посмотрел на мамину руку. Увы, она была пуста.
- Сынуль, у меня только одна - почти умоляюще сказала она.
- Я тебе завтра принесу, - обещала она, но ребенок не поверил, он перестал верить также давно, как перестал плакать.
- А ты что же, совсем голодный? А варенье, я же тебе полбанки оставила, и хлеб вроде был?
Она заметила, что руки ребенка липкие.
- Да ты что руками ел? А ложка тебе на что, ох оболтусом растешь. Живешь, все для него делаешь, ничего не жалеешь, конфеты вот проносишь, а он варенье руками ест.
- Ну, хоть не голодный - вздохнув, закончила свои причитания. Она, наконец, выпустила ребенка из рук, и он боязливо отошел в другой конец комнаты, с матерью такое случалось. Хорошее настроение испарялось быстро и в ней посыпалось нечто такое, от чего ему хотелось убежать, как может дальше.
Кое-что припасенное в кармане, жгло ей и карман и мозг. Она выудила еще один сверток, ребенок бросился было навстречу, в его глазах зажглась искра надежды, что там еще одна конфета. Она успела развернуть сверток раньше, чем он успел добраться до него, узнав, что там ребенок отпрянул. Мать успела заметить его движение.
- Сказала же, нет конфет, что мне нельзя для себя кое-что купить, - злобно вскрикнула она, отчего ребенок весь сжался в комок.
Но мать забыла о нем раньше, чем смолк ее голос. Да, сегодня на ее улице праздник, как в той рекламе про Велориба и Велобаджо. Несколько грамм почти чистого героина. Аккуратно завернутого в прозрачный пакетик. Она могла ба поклясться, что он ей улыбается и даже нашептывает слова обещающие подарить океан удовольствия. Ради этого она продала последнее, что у нее осталось ценного, серебряный крестик, доставшейся еще от бабушки. Она давно уже перестала верить с Бога, но по непонятной причине не спешила расставаться с ним. И даже сегодня терзаемая жаждой исходившей как ей казалось из самой глубины души, она долго мыкалась у порога ломбарда. Но едва она выпустила крест из рук, едва он утонул в толстой похожей на подушку руке торговца, как чувство вины испарялось без остатка, она выбежала на улицу, сжимая драгоценные деньги, совершенно забыв про крестик, и снедаемая лишь желанием добраться до порошка.
И вот он лежит перед ней, поблескивает, улыбается, шепчет. Его хватит на два, может даже на три раза, от таких мыслей тело вновь обдало приятной дрожью. Но спешить не надо, надо посмаковать, дождаться пока тело неминуемо начнет покалывать, требуя, вот тогда и надо. Нахлынуло очередное воспоминание.
- Знаешь сынуль, а я сегодня Антошку видела, одноклассник мой, предоставляешь. Хотя какой он теперь Антошка, Антон Сергеич, не иначе. Машина дорогущая, одно колесо дороже нашей квартиры. А одет то как, прям как актеры в телевизоре.
Она забыла, что продала телевизор раньше, чем ребенок успел узнать, что это такое.
- И важный такой, я к нему, кричу Антошка! А он делает вид, что не узнал меня - в голосе женщины зазвучали нотки обиды, - представляешь, но я-то сразу поняла, он специально, по глазам поняла. Испугался, что денег буду просить. Ему же денег дать, что мне грязь с обуви стряхнуть, но куда там, сел с свою дорогущую машину и был таков.
- Такие вы мужики, нет бы подойти, я ведь не полено подзаборное. Мы с ним одиннадцать лет за одной партой отсидели, от звонка до звонка, а он.... Эх... Кто его целоваться научил, с кем он на выпускной ходил, а он...
По ее грязному лицу поползли слезы, она не вытирала их, и они ручейками стекали по столь же грязной шее, прямо за ворот платья.
Ребенок продолжал стоять, он был слишком мал чтобы понимать смысл сказанного.
- Ты таким не становитесь сынуль, не забывай меня, как вырастешь, хорошо? Знаешь какая я красивая была на выпускном? Вся школа Антошке завидовала, стройная такая, а платье? Мы с мамой сшили платье, ради которого что твоя английская королева свою корону съела бы, так-то... Я и сама выглядела не хуже принцессы, и танцевала, танцевала весь вечер, так бабочки не летают как я танцевала...
Женщина вскочила и мечтательно закружилась по комнате, снова напугав ребенка. Но надолго ее не хватило, пара оборотов и она снова оказалась в объятьях дивана, встретившего ее привычным ржавым стоном. Запыхалась.
- Мы с тобой еще потанцуем мой дорогой. Твоя мама еще утрет нос всем завистникам. Придет на твой выпускной красивее всех, эти Антошки еще пожалеют, что нос воротили.
- Ты же пригласишь маму на свой выпускной, сынуль? – в ее голосе смешались тоскливые и мечтательные нотки.
Ее голос утонул в шуме, в дверь постучали, настойчиво и уверенно. Неужели Генка с подгоном пришел, она нетерпеливо облизнула сухие губы. Во рту появилось знакомое чувство близости алкоголя, и она вскочила с радостным воплем. Уже дойдя до двери и отпирая ее, резанула мысль, заветный порошок все так же лежит на столе. И не приведи Господь его заметит Генка, а он ведь заметит. Это район унесут, он не заметит, а такое сокровище заметит, как пить дать. Глаз у него метаный, вместо собаки в аэропорту может работать. Но было уже поздно, руки на автомате открыли цепочку. В проеме двери на нее смотрели не знакомые, привычно опухшие очи собутыльника, но целых несколько пар строгих и даже оценивающих глаз.
- Гражданка Шмалева здесь проживает? – шагнула в квартиру плечистая фигура участкового. За ним устремились еще четверо неизвестных, три женщины и мужчина. Одна из женщин в сером деловом костюме, прижимала платок к носу с таким видом будто вошла в камеру нацистского лагеря. У хозяйски квартиры возникло стойкое желание сломать ей этот нежный и брезгливый орган. Пришлось насилу себя сдержать. Особо гостям она не удивилась, безошибочно определила в них работников соцслужб, они были нередкими гостями ее дома. Правда раньше никогда не приходили в таком количестве, и приходили другие, этих она видел первый раз. Она натянула на лицо привычную жалостливую маску.
- Гражданин начальник, ты же знаешь, что здесь. Мы с тобой много лет знакомы, конечно, здесь живет, и пока уезжать не собирается.
- Лучше бы и не знал тебя, Шмалева. Кровь мою, хуже стаи комаров пьешь. Выселить бы тебя, да подальше.
- Это, что же за сто первый меня хочешь загнать, начальник. За Можай, что ли? Нет такого права у тебя, да и сегодня не тридцать седьмой, у меня права есть… конституцией положены, между прочим…
- Ладно, ладно, уймись уже. Мы к тебе по другому вопросу пришли. Где ребенок?
- Сынуля мой? А на что он тебе? Он же маленький совсем.
- Не дури Шмалева, отвечай на вопросы? Ребенок в квартире?
- Да, начальник, конечно в квартире, где же ему быть то, как не с родной то матерью, - она разволновалась, голос дрогнул, на краях глаз снова замелькали капли непрошенной влаги.
К ней обратилась одна из пришедших, к несчастью та, с платочком, брезгливая, для этого она даже проявила милость, оторвала кусок надушенной ткани от носа.
- Меня зовут Александра Аркадьевна Мураева, я старший эксперт службы опеки и попечительства, в нашу компетенцию входит выяснить в каких условиях вы воспитываете ребенка, есть ли у него надлежавший уход и питание.
- Конечно есть! А как же есть, что же я зверь, какой, ребенка своего мучить. И кормленый, и ухоженный он – сказала она, голос наполнился заискивающими искрами.
- Приведите ребенка, мы должны осмотреть его, - приказала Мураева. Остальные уже разбрелись по квартире, деловито делая пометки толстенных папках. На кухне открылась дверь холодильника и быстро захлопнулась, раздался шокированный голос проверяющей, что было неудивительно, он был уж как год как сломан, и пахло в нем, верно страшнее чем в Преисподней. Сама хозяйка благоразумно к нему не подходила.
- Приведите ребенка, - в голосе Мураевой застучали стальные молоточки.
- Давай Шмалева, чего застыла, шевелись, - в тон ее напутствовал ее участковый.
Она вошла в комнату, сын прятался, скорчившись за диваном, его маленькое, худое тельце заметно вздрагивало от страха. Она было к нему подошла, когда вспомнила о пакете с порошком, все так же лежавшем на столе. Если бы увидели гости, беды не миновать, это уже серьезные дела, могут и пару статей навесить. Быстро очутилась около искомого белого комка одним грациозным прыжком пантеры, еще миг, и он исчез в ее кармане.
Мальчик не хотел выходить к гостям, никакие уговоры не помогли вытащить его из укрытия. Пришлось лезть и доставать его, ребенок весил как пушинка. Выводить его в коридор было поздно, Мураева и участковый уже стояли посередине комнаты, взирая на ее неловкие попытки выудить ребенка. Мураева смотрела на мальчика холодным и профессиональным взглядом, она видела детей во много худшем состоянии, и давно научилась не пускать работу в сердце, эмоции как правило не помогали, а только мешали эффективно выполнять работу.
- Иди сюда мальчик – позвала она, мать тихонько подтолкнула сына вперед. Ребенка била крупная дрожь.
- Не бойся, - добавила она, и улыбнулась, но он все равно боялся. Ужасно боялся, сейчас он желал лишь одного, забиться в самый темный угол, накрыться с головой одеялом, и не выходить оттуда, пока все не уйдут. Но за свою короткую жизнь, он успел усвоить несколько полезных уроков, например, подчинятся, если взрослые что-то требуют, они были сильнее, и иногда причиняли боль. Он подошел. Руки незнакомой женщины запорхали по его телу, ощупывая его сверху донизу.
- Сколько тебе лет? – спросила Мураева, снова улыбнувшись, без теплоты, - ты знаешь?
Он вытянул руку с растопыренными пальцами.
- Четыре, - удовлетворительно констатировала Мураева, - а разговаривать ты умеешь, скажи, как тебя зовут?
Ребенок молчал, и мать ответила за него.
- Максимка, Максим его зовут…
- Кажется я спросила у ребенка, помолчите пожалуйста, - одернула ее старший эксперт службы опеки и попечительства.
- Так как тебя зовут малыш? – снова обратилась она к мальчику.
Он молчал, только в глазах прибавилось ужаса. Мураева еще несколько раз попыталась его разговорить, но безрезультатно, ребенок упорно молчал. Она нащупала на его голове шишку и вопросительно посмотрела на мать.
- Упал он, ну ребенок же, несмышленыш, упал. Все дети постоянно падают, так и растут…
- Вы знаете, что у него довольно серьезная гематома? Вы обращались к педиатру? В районную поликлинику?
Мать потерялась не зная, что сказать и Мураева потеряв к ней интерес отвернулась к коллегам. Те делились своими наблюдениями. Лишь через несколько минут она вновь повернулась к изнывающей в ожидании матери. Ее слова произвели на нее эффект разорвавшейся бомбы, она застыла не в силах ни пошевелится, ни даже закричать.
- Учитывая все обстоятельства, учитывая, что ребенок пребывает в антисанитарных условиях, с вашей стороны не оказывается ни нужного ухода, ни воспитания. Ребенок нуждается как в специальном лечении, так и в перемене условий проживания. Учитывая, что вы были неоднократно предупреждены о недопущении подобного, и не приняли абсолютно никаких мер по соблюдению прав ребенка. Мы вынуждены пойти на крайние меры и изъять ребенка из вашей семьи, ваше дело будет передано на рассмотрение в суд для слушаний по лишению вас родительских и иных прав.
Каждое слово било ее ударом хлыста, она буквально кожей чувствовала их обжигающее прикосновение. Наконец, когда проверяющая закончила свой монолог, ее прорвало.
Словно ураган налетела она на обидчицу, в ее глазах загорелся неукротимый бешенный огонь, ей хотелось терзать, рвать на кусочки, ее язык извергнул столь страшные проклятия, смешанные с отборным матом, что покраснел даже опытный участковый. Он предусмотрительно перехватил ее на полпути к стоявшей безмятежно скрестив руки на груди Мураевой. Женщина впала в исступленное состояние, он с трудом удержал ее, и даже пару раз основательно потряс, пытаясь привести ее в чувство. Ребенок громко зарыдал и попытался выбежать из комнаты, но его поймали сразу несколько крепких казенных рук.
- А ну успокойся Шмалева, ишь ты разошлась. Сколько раз тебе предупреждали, что дело этим кончится, ты и ухом не вела. Не устраивай дешевый спектакль, это не поможет, тут дело решенное.
При этих словах женщина лишилась сил, она неловко осела в его руках, и он почти бережно опустил ее на диван. Глаза женщины остекленели, волна ярости только что клокотавшая в ней бесследно испарилась. Так она и сидела, пока одна из гостий сев за стол писала длинную бумагу, которую ей тут же зачитали, и приказали расписаться в конце. Она больше не протестовала, ее рука ватной культяпкой черкнула по бумаге. Между тем работники службы опеки пытались приготовить ребенка, но не смогли найти ничего из одежды, и просто завернули его в старое одеяло. Она снова не оказала ни малейшей попытки к сопротивлению.
Ее взгляд был заполнен туманом, она словно вылетела из тела и теперь просто парила по комнате, а все происходящее было не с ней, а с кем-то чужим, совсем другим человеком, в совсем другом мире. Быть может в книге, или даже в кино. Ей показалось что комнату заполнили тени, много теней, тысячи, и все рогатые, дышащий серой, она начала задыхаться, ей не хватало воздуха.
Где мой ребенок, ее глаза заскользили по комнате. Где мой сын? Слова эхом разлетались в ее голове, причиняя нестерпимую боль. Но она не могла найти его, лишь сверток, кажется одеяло, которое держала в руках одна из демонов, с самыми большими и острыми рогами.
Он всхлипнула, затем снова. Полились слезы, на этот раз рожденные не алкоголем или хитростью, а настоящие, искренние. Слезы матери. Она протянула руки, и прошептала.
- Не надо, пожалуйста… Отдайте…
Демоны кажется сжалились, та что держала в руках сверток обернулась, и почти нормальным, человеческим голосом ответила.
- Не могу, но вы можете опротестовать наше решение, мы будем ждать вас.
Она кивнула в сторону бумаг, лежавших на столе.
- Там все есть, наш адрес, описаны все ваши дальнейшие действия. Вы можете обратится к компетентным органам, и вам будет оказана как юридическая, так и психологическая помощь.
Она почти дошла до порога, но снова повернулась к застывшей не диване матери. В этот раз в ее голосе зазвучала почти теплота.
- Если вы хотите вернуть мальчика, измените свою жизнь, это главное. Вы еще можете все изменить, можете вернуть утраченное. Но для этого вам придется проделать много работы. А пока прощайте.
Хлопнула входная дверь. Она не поманила сколько просидела недвижимой, почти каменной статуей. По щекам текли слезы, ей казалось они никогда не закончатся, будет рыдать пока не иссохнут глаза, и даже сердце превратится в комок иссохнувшей плоти.
Она должна вернуть его, должна вернуть своего ребенка. Эта мысль остервенело билась в ее голове, колола до яркой боли каждую клеточку тела.
Да-да, она исправится, она завяжет пить. Найдет работу. Сделает в квартире ремонт. И тогда все увидят, что она исправилась, что ей можно верить, и отдадут сына назад. Это ведь так просто, почему она не хотела этого раньше, почему столько лет обманывала себя. Ей просто надо это сделать.
Она почувствовала, как тело снова наполняет энергия. Она начнет, ни завтра, ни через неделю, она начнет прямо сейчас. Например, она посмотрела по сторонам. Сделает уборку, еще утром это была привычная обстановка, но сейчас она видела вокруг настоящий свинарник, и это надо было срочно исправить. Первым делом, бутылки, вынести их и сдать. Или даже выкинуть, на свалку, пусть разобьются. Хотя с другой стороны лучше сдать, можно будет ребенку конфеты купить, он их так любит.
В кармане зашуршал пакет, дрожащими руками она вытянула забытый узелок с порошком. По телу пробежал озноб, сердце забилось в каком-то особом ритме. Белый комок перекатывался под ее пальцами, манил ее, обещал подарить свободу от боли, свободу от нанесенной раны. Она попыталась снова вернуть мысли о сыне, но голова теперь перестала слушаться, она чувствовала лишь биение вен под кожей. Этот звук сейчас накрыл собой все вселенную, она не могла ничего противопоставить ему. Порошок всегда сдерживал обещания. Всегда. У нее не было причин не верить ему.
В конце концов, это ведь только на пару дней. Ей все равно не забрать сегодня сына, да и лучше если она придет спокойная и уравновешенная, а не истеричной бабой, срывающейся на всех. Да и можно пару дней отдохнуть от ребенка, это ведь такая сложная задача воспитывать его, пускай и государство поможет, это ведь обязанность общества помогать людям в сложные времена. А они у нее теперь очень сложные. Нет, она за ним конечно пойдет, тут и слова нет. Через пару дней, пойдет и заберет его. Завтра уборку сделает в квартире, работу найдет, это все большие задачи, а большие задачи всегда требуют времени. Это ведь как лагерь в школе, там много других детей, отдохнет, заведет друзей. А то вечно дома сидел. Даже хорошо, что так вышло.
Порошок. Он звал ее. Биение в крови, жжение жаждущего тела, стало совсем нестерпимым. Дрожащими руками она выполнила все необходимое. Жгут, непослушная вена и прикосновение холодной, острой стали несущее свободу. Она глубоко вздохнула и откинулась на диван. Мир уплыл из-под ее ног, образ сына померк, пока не превратился в еще одну блестящую точку на небосклоне из миллионов ярчайших звезд.
Светила полная луна, ей было семнадцать лет, она шикарно выглядела в платье, которая сшила вместе с мамой, почти как настоящая принцесса. И она танцевала, кружилась и кружилась в бесконечном хороводе молодости и счастья.
А. Байрамуков