Посвящается моему постигшему мудрость и печаль этих гор карачаево-балкарскому народу. 

Лес еще спал, его укутывала тишина, убаюкивал теплый снег, холодный ветер шептал сказки, а гордые вековые сосны вторили ему, тихонько качая припорошенными снегом вершинами. Вот пролетел филин, дитя ночи, он как никто другой понимал чуткость лесного сна и не мешал ему, его полет был тих и скор, и только мышь, словно почувствовав неясное движение в вышине, проснулась и выглянула на миг из-под корней. Но даже этого было достаточно для зоркого глаза ночной фурии, последнее, что увидела мышь, гигантскую тень камнем бесшумно упавшую на нее с неба. 

Филин, удерживая в когтях свою жертву, успел было удобно расположиться на ветке и приступить к трапезе, когда его отвлекло новое движение внизу. Человек. Птица мало была знакома с ним, она жила в глухом лесу, где редко появлялись люди, но чувствовала, что от них исходит опасность больше, чем от любого другого зверя в лесу. Рассудительно ухнув, она предпочла улететь как можно дальше и, бесшумно взмахнув крыльями, скрылась среди листвы. 

Человека не интересовал филин, он шел по следу зверя куда крупнее. Охотник еще вчера вечером напал на олений след и теперь неутомимо преследовал его. Судя по ширине следа, по тяжести шага, впереди шла крупная добыча. Теперь в горах была зима, и самки с детенышами спустились как можно ниже в долину, в места своей зимней лежки, самцы по обыкновению приходили к ним позже. Нынче людей стало много, а оленя мало, упускать такую добычу было никак нельзя. 

Охотник помнил времена своего детства, тогда в горах и долине было полно дичи, отец никогда не возвращался с пустыми руками. Все изменилось, людей в долине становилось все больше, им требовалось больше пахотной земли, и фермы, когда-то ютившиеся у рек, теперь вплотную подошли к отрогам гор. Олень ушел, вынужденный по зиме спускаться ниже своих летних пастбищ, он делал это все больше с неохотой и как можно дальше оттягивал время, задерживаясь вплоть до сильных снегов. В горах зимой мало еды, и голод превозмогал боязнь перед человеком, и олени теперь спускались вниз. Именно на такого запоздалого, отставшего от стада, и напал на след охотник. Снег лежал глубокий, и самец шел тяжело, проваливался под рыхлый наст. Человек шел быстрее, он чувствовал, что зверь совсем близко.

Занимался серый рассвет, сквозь засыпанные снегом вершины деревьев проглядывалось небо, задернутое в вязкий саван плотных облаков. «Даже небесам холодно в такой час»,- подумал охотник, и сам, зябко поежившись, плотнее запахнул на груди теплый бешмет. Одет он был как можно легче, тяжелую шубу он сложил в сани и теперь волок за собой, зверь мог показаться в любую минуту, и он не хотел упустить удачный момент.    

Холод - плохое подспорье охотника, идти становится легче, но снег от холода начинает поскрипывать, играть под ногами, рождая столь неудобный в таком деле шум. Даже отороченные мехом оленьи унты, мягкие и удобные, куда лучше спасают от холода, нежели от шума. А шуметь ему никак нельзя, чуткое оленье ухо за добрую версту услышит его, и охота закончится, не успев начаться. Потом приходилось идти медленно, выверяя каждый шаг. 

Он остановился, натолкнувшись на оленью лежанку под раскидистым каштаном, бок дерева был разодран в клочья могучими рогами, валялись сломанные ветви и жеванные пожухлые листья. «Теперь уже близко», - радостно ойкнуло сердце, он был голоден, и мысль о теплой оленьей печени на трескучем огне костра заставила его нервно сглотнуть слюну. «Зимой в горах тяжело всем и животным и людям», - так говорили с незапамятных времен... Здесь все вынуждены вести еженощную, упорную борьбу за существование. Семья охотника поселилась в этих местах столь давно, что даже прадед его прадеда не помнил, когда именно это случилось. Когда - то здесь жило несколько десятков семей, не выдержав трудностей, они медленно перебрались вниз, в долину.

Семья охотника осталась. Эти горы, этот лес стали неотъемлемой частью их жизни, и как он ни старался представить себя жителем ровной, как стол, земли у него не получалось. Даже летом, спускаясь вниз продать или выменять пушнину на муку, соль или порох, у него не возникало мысли бросить все и поселиться среди суетливой деревенской жизни, наполненной страдой и гульбой. Его сердце звучало грохотом быстрой горной реки, перед глазами стояли лишь вековечные сосны, попирающие собой небеса, и ночи, когда звезды были так близко, что можно было протянуть руку и коснуться их. 

До прошлой зимы он был счастлив беспредельно, у него была красавица жена и двое детей, мальчик и девочка, они были его отрадой, его счастьем, его жизнью. Он с содроганием вспоминал тот день, когда его любимая жена заболела и покинула его и детей, навсегда поселив в его сердце печаль. Трудно зимой в горах и животным и людям, так говорили с незапамятных времен… Прошлогодняя зима унесла ее в своих жадных когтях, оставив в его постели лишь пустоту и холод. Он не мог свыкнуться с мыслью, что ее больше нет, и ночами, когда ветер стонал за стенами дома, он просыпался и искал ее теплоту на брачном ложе, и, не находя, садился и начинал стонать вместе с ветром, покачиваясь словно старое разбитое дерево. 

Но сколь глубока ни была бы боль, жизнь продолжалась. На его руках были дети, которым требовались его сила и мудрость. Забыв о собственной жизни, он целиком погрузился в их жизнь, в стремлении как можно больше скрасить их одиночество без матери. Старики говорили правду. Дети без отца лишь вполовину сироты, дети без матери сироты вдвойне. Они были теперь единственной радостью его жизни, его сердце каждый раз наполнялось гордостью, видя, как день ото дня мужает его сын; счастьем, видя, как хорошеет его дочь, столь похожая на мать. 

«Сын теперь почти взрослый», - гордо подумал охотник, по весне можно его уже брать с собой, учить его брать след, подходить к дичи и без промаха бить крепкой рукой и верным глазом. Так учил его, когда - то отец. Мальчик рос смышленый, все схватывал на лету и беспрекословно слушался отца, добрый вырастет мужчина. С девочкой ему давалось тяжелее, он плохо представлял, как правильно воспитывать дочерей, как учить ведению хозяйства, коли сам в этом ничего не смыслил. Но жизнь всегда найдет лазейку, они начали осваивать мудреное искусство вместе, научились печь хлеб, стирать белье, убирать в доме. Дочь была ласковая, добрая, он любил вечером возвращаться домой, где  ждала его маленькое сокровище, горел очаг и на столе приготовленный ее рукой немудреный ужин, казавшийся ему вкуснее лучше всякой другой еды. 

Еще более, его сердце грела та любовь и забота друг о друге, что связывала детей между собой, он не мог припомнить ни единого случая, чтобы они ссорились или обижали друг друга. Однажды, вернувшись пораньше, он застал удивительную картину, брат с сестрой месили тесто, они были маленькие, сил не хватало справиться с упрямой массой, потому один держал, а другой месил тесто, затем, устав, они менялись местами. От такой картины его сердце наполнилось счастьем доверху и перелейся оно через край, весь мир хватило бы накрыть, так оно было велико. Дети, увидев отца, смутились, сын попятился от стола, решив, что негоже мужчине помогать с тестом на кухне. Отец подошел и молча обнял обоих, стыдливо смахивая с глаз слезы. 

Раздался треск, и даже погруженный в мысли охотник, молниеносно отреагировал, резко опустившись на колено, он выхватил ружье и прицелился. Ему не надо было видеть, он кожей чувствовал, кто это. 

На небольшую прогалину меж деревьев, из густого бурьяна степенно вышагивая, словно сознавая свою первозданную, княжескую красоту, вышло красивое и благородное животное. Рассвет уже вошел в свои права, и хоть солнце было сокрыто за частоколом высокого леса, было достаточно света, чтобы хорошенько разглядеть его. То был, поистине, царь всех оленей, существуй меж ними подобная иерархия, даже бывалому охотнику не приходилось видеть столь величественных созданий. Его ветвистые рога были едва ли не больше его самого и нависали над головой, подобно двум небольшим, узловатым деревцам. Он медленно приближался к охотнику. Такой шанс упускать было нельзя, осторожно стянув зубами рукавицу с руки, он помассировал ладонь, разгоняя кровь, и поднял ружье. Холодное железо легло удобно на плечо, словно неотъемлемая часть тела. 

Олень остановился, подняв голову, начал шумно втягивать ноздрями воздух, словно учуял опасность, и раскатисто заревел. Охотник застыл как изваяние, даже зоркий глаз животного не смог бы сейчас увидеть его, он предусмотрительно был с подветренной стороны. Он не сводил взгляда с добычи, он не видел сейчас ни гигантских рогов, ни объемного тела, лишь бьющееся мерным стуком сердце животного, сокрытое под слоями шерсти, кожи и костей. Именно в его сердце сейчас смотрел прицел его верного ружья, палец застыл на спусковом крючке, готовый отправить в путь раскаленный кусочек свинца. Дыхание человека было столь медленным и мерным, что могло показаться со стороны, что он не дышит вовсе. Ошибиться было нельзя, даже тяжело раненный подранок успеет убежать далеко в глухую чащу, прежде чем, лишившись сил, упадет, надо было бить наверняка, чтобы упал прямо здесь. Олень сделал шаг, вот еще один. Пора... 

Внезапно, словно насмешка угрюмых, задернутых в серое небес, с противоположной стороны ложбины раздался громкий шум, и из лесной чащи выскочило не менее дюжины волков. На мгновение все застыли, охотник с пальцем у спускового крючка, олень с поднятой головой и волки, приникнув к земле, готовясь к стремительной атаке. Время превратилось в тягучий кисель, человек размышлял, упущено ли оно, волки, как удачно напасть на столь грозного соперника, рога выглядели очень устрашающе, а олень, стоит ли принимать бой или предпочесть бегство. 

Охотника смутило присутствие волков, одно дело - удачный выстрел и славная добыча, другое дело отбить ее у стаи, явно голодных, лесных разбойников. Волки его не пугали, он вырос рядом с ними, в его семье всегда почитали их как братьев и никогда не убивали. Словно принимая правила игры, волки не приближались ни к дому, ни к скоту. Но теперь зима была холодна, добычи столь мало, что иной раз прошагай хоть неделю, не найдешь даже худого зайца. Вряд ли в таких условиях он  мог рассчитывать на охотничью солидарность со стороны голодных хищников. Но и уступить он тоже не мог, дома ждали голодные дети, и ради них он был готов сразиться и с большим количеством врагов.

Волки, наконец, решились, голод подавил чувство страха и опасности, они с громким воем ринулись в атаку, олень, словно понимая всю решимость хищников, решил предпочесть бегство битве и, высоко вскидывая ноги, ринулся в чащу, прямо на застывшего с ружьем человека. 

Позже, он не мог вспомнить, нажал ли он на курок осознанно или пальцы сделали это  самостоятельно. Раздался громкий выстрел, пуля впилась в мохнатую оленью грудь, притормозив, но не остановив его движение. Ослепленный страхом, кровью и болью, словно таран он налетел на человека и, отбросив в сторону, словно надоедливую пушинку, устремился дальше. Волки, встревоженные выстрелом, ослабили было бег, но ускользающая цель вновь разожгла охотничий пыл, и они ринулись вслед добыче, не обратив внимания на бездыханное тело. 

Охотник не знал, сколько времени он так пролежал снегу, в забытье, когда его привела в чувство боль в правом боку. Он попытался перевернуться на спину, но не сумел, правая рука висела плетью, вероятно, была сломана, как и ребра, на движение они отозвались такой дикой болью, что он отчаянно застонал и ощутил, как рот наполняется кровью. Дела были плохи, острый олений рог распорол тело словно топор, пройдясь от грудины до руки, ломая кости и разрывая плоть. Он почувствовал, как кровь толчками вытекает при каждом вздохе. Перевернуться на спину, чтобы хоть немного сдержать этот поток, было теперь жизненно необходимо, иначе через пару минут все будет кончено, сознание покинет тело, а вслед за ней упорхнет и душа.

Сжав зубы, он резко дернулся и, опершись на левую руку, повалился на спину, вновь потеряв сознание, но проделанное, не прошло даром, кровь резко пошла на убыль. Боль снова привела его в чувство, здоровой рукой он попытался ощупать количество нанесенных увечий. Благодарение небесам, все оказалось не так плохо: сломана рука и пара ребер, разорваны несколько мышц, считай, легко отделался. Но продолжать лежать вот так, на снегу, было опасно, бешмет пропитался кровью вперемешку с талым снегом, и холод уже начал ощупывать ледяными пальцами тело. 

Еще одно усилие, взрыв боли, нащупав отброшенное ружье, он оперся на него, как на костыль, и смог дойти до саней. Здесь был шанс к спасению, тяжелая шуба из дубленой кожи и меховая шапка. Отойдя от первого шока тело, начало реагировать на движение, нервным танцем застучали зубы. С трудом, но он смог надеть шубу и сесть в сани, пощупав в мешке, он извлек бутыль с самогоном, здесь в горах ее называли «боза», и сделал пару глотков. Алкоголь огненным ручейком пронесся по пищеводу, разгоняя кровь по холодеющему телу, голова прояснилась, он подумал, не стоит ли плеснуть на рану, но сдержался. 

Утро плавно перетекало в день, солнце непоседой прыгало меж деревьев, и пусть даже такое холодное и неуютное, оно вселило надежду в душу человека. Нависшая над ним беда уже не казалось необратимой, он вознамерился выжить любой ценой, ведь дома ждали дети, не для себя, но для них, он обязан был вернуться. Оставить их одних, в горах, зимой, было равносильно обречь на гибель от голода и холода, да и лихие люди, редко да забредали в их края. Но действовать надо было быстро, до дому был день пути быстрым шагом, но, то здоровому человеку... В таком состоянии ему идти не менее трех дней, при хорошей погоде, а здесь, в горах, погода была изменчивей женского сердца: с утра мог лить дождь, в обед жечь солнце, а вечер обрушиться бешеным снегопадом. 

Но чтобы дойти домой, необходимо было сделать трудный первый шаг, за ним другой и так до самого конца. Он, шатаясь, встал, перекинул через руку ремень саней и начал медленно, идти вперед. Подобно птице, возвращающейся в родное гнездо, он шел по наитию, твердо уверенный, в какой стороне дом. Каждый шаг давался с трудом, звоном битого стекла в голове и болью в ране, он хотел было перевязать сломанную руку, но боялся, что боль снова опрокинет его на землю  и тогда он уже не сможет более подняться. 

Время тягуче текло по своему руслу, солнце выбегало и снова терялось за серыми облаками, а человек упорно, стиснув зубы, шел вперед, Лес вокруг будто вымер, лишь птицы высоко в ветвях срывались в полет, обнаружив приближающегося человека. Трещал под ногами снег, и капельки крови, словно хлебные крошки из сказки, пришедшей с далеких земель, отмечали его путь средь бесконечной вереницы деревьев. Пару раз он натыкался на оленьи следы вперемешку с волчьими. Охота продолжалась, пуля его верно пропала даром, ибо следов крови он не обнаружил, а стая, осознав тщетность победы открытым боем, предпочла преследовать до того момента, когда жертва обессилив, упадет сама и станет легкой добычей.

Он снова и снова прокручивал в голове события утра, столь близкая удачная охота завершилась страшным финалом, олень ушел, а он вынужден брести домой с пустыми руками, израненный и измученный. Волки спутали все карты, подобно лесным дьяволам они выскочили из чащи и в  считанные секунды разрушили столь удачный расклад. Охотник злился, но и теперь не мог держать на них зла, голод - великий уравнитель, немало голодавший в своей жизни сам, он не мог осуждать голодных зверей. Да и отношение к волкам в их семье всегда было особенным, он помнил, как уже постаревший дед, седой как свежевыпавший снег, рассказывал ему у горящего очага истории о происхождении его семьи. «Мы ведем свой род от  Белого волка, - говорил он.- Мы дети Белого волка, мы все его дети, никогда не тронь своих лесных братьев, и Белый волк будет оберегать тебя и твой род до скончания времен». Отец тихонько посмеивался, но и он твердо выполнял семейную традицию.

На охоте, добыв зверя, будь то олень, косуля или заяц, он всегда оставлял на волчьей тропе треть от добычи. То была традиция, неустанно соблюдаемая в его семье с незапамятных времен, даже считая веру в волка-предка суеверием, тем не менее, накормить голодных лесных братьев оставалась святой обязанностью. Охотник также не отходил от традиции, всякой добычей, которой его одаривали горы и лес, он обязательно делился с волками, не испытывая скупости или сожаления. И волки, спускаясь в особо голодные годы даже до деревень долины, всегда обходили его хозяйство и скотину стороной. 

«Сегодня братья его подвели»,- с усмешкой подумал охотник, пусть и без умысла, но подвели. Несмотря на дружественные отношения, он редко видел волков, иногда он успевал заметить их мелькающие среди деревьев серые силуэты, ночью можно было услышать их вой, оглашающий округу, но вот так лицом к лицу, как сегодня, с ними сталкиваться не приходилось.

Задумавшись, он не сразу осознал, что давно уже не идет, а пошатываясь, стоит на месте, боли и крови почти не было, их сменила огромная усталость, настолько сильная, что ему казалось, что на плечи ему давит сам небосвод, склоняя упасть на землю. Бледное солнце прошло свой зенит и уже устремилось к закату, небо начали угрожающе стягивать черные как смоль тучи, грозившие разразиться на землю могучим снегопадом.  

 

Вдобавок ко всему, словно в издевку над страдающим человеком, холодный северный ветер вырвался на свободу из оков горной гряды и с воем начал носиться меж деревьев, ломая ветви и раскидывая снег. Продолжать стоять было нельзя, идти дальше было выше сил, но перед его взглядом снова и снова проносились ждущие лица детей, и на каждый их образ он отвечал новым шагом. 

Он снова упал... Упал тяжело, лицом в снег, боль накрыла с головой, и сознание вновь покинуло тело. Некоторое время он лежал безвольной, разбитой куклой, без сил даже доползти до саней, слушая лишь слабый стук сердца и чувствуя, как от холода немеет тело. Его вырвал из омута забытья волчий вой, перекрывший шум ветра и шепот раскачиваемых ветром деревьев. Он смог подняться на колени и проползти пару шагов, что отделяли от саней, солнце скрылось за горным хребтом, и непогода, словно ожидавшая ухода небесного царя, устроила яростную вакханалию: снег падал крупными хлопьями и подхватываемый ветром носился белым чудищем над землей, больно хлесткая человека по лицу. Он пожалел, что не поместится в сани, на них можно было сидеть, но нельзя было лечь. И стал оглядываться по сторонам в поисках укрытия, оставаться на открытом ветру означало умереть этой ночью. 

И о, чудо! Он увидел сваленный временем и ветром огромный кедр, его узловатые корни торчали из-под земли, образовав рваную дыру, похожую на грубо выкопанную пещеру. Не чувствуя ног, он смог доползти до нее, таща за собой непокорные сани. Холодная грязная яма, заполненная жухлыми листьями, показалась ему домом на свете. Негнущимися пальцами он вытащил из саней толстое меховое одеяло и, прихватив с собой бутылку, полез в свое нежданное пристанище. К своему удивлению, он обнаружил, что места там хватит и на трех человек, возможно, это могла оказаться покинутая медвежья берлога. Он попытался плотно завернуться в одеяло и удобнее устроиться на куче пахучей листвы, резкий запах гниения неприятно щекотал ноздри, но к этому нужно было привыкнуть. Пара глотков "бозы" из бутыли и предстоящая ночь показалась уже менее драматичной. В заплечной сумке был хлеб и пара кусков козьего сыра, есть не хотелось, но он через силу заставил сжевать себя немного еды. Он лежал и слушал песню неуемного ветра.

Тревога за жизнь уступила, тревога за детей осталась, он часто оставлял их на несколько дней одних, дети хорошо справлялись, но он был полон сил и знал, что сумеет быстро вернуться. Охота не уводила его слишком далеко, и сегодня лишь нужда заставила углубиться в лес на подобное расстояние. 

Лоб покрылся испариной, и жар начал кольцами огня стягивать тело, вслед за ним пришел озноб, он лежал не в силах пошевелиться, сломанная рука заныла с новой силой. В этот момент он первый раз за свою жизнь понял, что умирает. Не возможно умрет, но вправду, прямо здесь и сейчас, разгоряченное сознание рисовало ему тысячи ужасающих картин, перед ним в безумном калейдоскопе пролетали образы детей, жены, родных, но он не успевал удержать их, они возникали из одной черной бездны и спешили сгинуть в другой. Он пытался что-то сказать, остановить их, но зубы стучали с такой силой, что не мог вымолвить ни слова. Ему казалось, как большая черная тень смерти нависла над ним и кружит, выжидая удобного для финального броска времени. 

Она возникла прямо у входа в его убежище отчаяния, белая тень проскользнула внутрь, и черная тень, что жаждала его в свои объятья, начала меркнуть пока не исчезла совсем. Белая тень не стала приближаться, она стояла и внимательно смотрела на него. Охотник пытался разглядеть ее сквозь опухшие веки, чтобы не дать и этому образу сгинуть в той бездне, куда исчезли остальные. 

Тень показалась ему неуловимо знакомой... Ответ резанул его сильнее, чем острый олений рог. Сомнений не было, перед ним стоял дух его покойной жены. Это белое платье было в день их свадьбы, он вспомнил, как она была счастлива в тот день, как был счастлив он. Он помнил красоту ее тела, когда она сбросила  платье для него, в их первую ночь, помнил сладость ее поцелуев, помнил тепло ее тела. Из его глаз по одеревенелым щекам покатились слезы, он хотел с ней поговорить, но не смог. Он хотел сказать ей, что подвел ее, подвел детей, что оказался недостаточно сильным, но тело, как и прежде не слушалось его, только слезы продолжали литься бесконечным тонким ручейком.

Но тень, словно услышав его немую мольбу, придвинулась ближе, он понял, что измученное сознание вновь подвело его, вместо зеленых глаз красавицы жены он увидел перед собой горящие красные глаза и почувствовал горячее дыхание. Пелена горячечного тумана медленно спала, и он увидел, что перед ним возвышается огромный белый волк...

...

А тем временем в покинутом охотником доме отца ждали двое напуганных детей. За окном, еще недавно наполненном светом солнца, разыгралась настоящая природная трагедия. Ветер с такой частотой и упорством бил по дому, что сруб жалобно трещал и раскачивался. Мальчик с девочкой сидели, испуганно прижавшись, даже их обычно бесстрашный пес залез под кровать и жалобно скулил, вздрагивая от каждого порыва ветра. Они думали об отце, даже в доме было страшно, как же ему в такую непогоду оказаться одному в лесу. Мальчик порывался время от времени встать и пойти посмотреть, как там козы, он обещал отцу не спускать с них глаз, они были их единственными, кроме него, кормильцами семьи. И сегодня, словно предчувствуя неминуемость погоды, он предусмотрительно загнал и запер их в сарае за домом, но сестра судорожно сжимала руки и не отпускала его. Он покорно оставался подле нее, не смея покинуть, когда она была столь напугана. Он и сам боялся, но словно, воспитывая в себе мужчину, не давал себе права показывать страх перед сестрой, ведь сейчас, в отсутствии отца, он хозяин дома, он ее опора и защита.

Когда за окном раздался вой, дети еще теснее прильнули друг другу. Словно в ответ раздался еще один вой, за ним другой, третий и вот уже за стенами, словно тысячи волков исполняли непонятную полную тоски песню. Мальчик явственно почувствовал, как страх ползет по нему, скребется острыми пальцами, пытаясь проникнуть под кожу, добраться до судорожно бьющегося сердца и вцепиться в него. Сестра заплакала, он почувствовал, как горькие слезки закапали на него, сам он сдержался, только закусив до крови губы. 

Волки, целая стая волков кружили вокруг дома, и выли, выли... «Козы»-, пронеслось в голове ребенка, они пришли за их козами. Отец всегда рассказывал, что волки им не враги, что не стоит их бояться. Но отца здесь не было, а волки были в паре шагов, если бы не шум ветра, он был уверен, что мог бы услышать  их шаги. Он твердо отстранился от сестры и, не говоря ни слова, взял со стены второе ружье отца, он знал, патроны лежали на полке в большой жестяной коробке, дрожащими руками он зарядил оружие. 

Мальчик не мог допустить, чтобы волки утащили их коз, он обещал отцу, что позаботиться о них, и намеревался сдержать слово. Когда он дошел до двери,  сестра с плачем подбежала к нему и, схватив за одежду, потянула назад. Рыдания мешали ей говорить, но ее глаза ярче всяких слов раскрывали ее чувства. «Не ходи,- молил ее взгляд,- не ходи, ради меня, не ходи». Но в этот момент он явственно понял, осознал, что такое быть взрослым, что такое быть мужчиной. Это принимать решения, которые меняют мир вокруг тебя, он понимал, сколь силен страх сестры и свой долг перед ней, но еще выше стоял долг данного слова. И он, не говоря ни слова, отстранился от нее и, открыв дверь, выставив вперед ружье, скользнул в пугающую неизвестность ночи. 

Очутившись на улице, он на себе испытал неуемную ярость бури, ветер безжалостно хлестал его по лицу, снег забивал глаза, холод проникал до самых костей. Мальчик ничего не видел и шел по памяти, здесь родился и прожил свою короткую жизнь, он знал каждый миллиметр двора, быстрым шагом зайдя за угол, он дошел до сарая. Волков не было видно, но он чувствовал, что они где - то здесь бродят в пелене бури. Козы встретили его блеском испуганных глаз из глубины сарая, он зашел и убедился, что все козы невредимы, на ощупь пересчитал их по головам. У него мелькнула мысль, а не загнать ли их в дом, но как провести их от сарая до дверей, он не знал, и оставил пустую затею. Даже если волки были здесь, скот они не тронули, это было удивительно, хлипкая дверь сарая вряд ли была для них серьезной помехой, а блеяние напуганных коз не могло не привлечь их внимание. Покрепче заперев дверь, мальчик устремился было обратно домой, но был вынужден, остановиться, ибо прямо на крыльце дома стояла пара волков.

Серые шкуры, усыпанные снегом, трепетал ветер, мальчику показалось, что им было холодно, не меньше чем ему, он на миг представил, как они дрожат под своей густой шерстью. Они смотрели прямо на него, не отрываясь, белыми от напряжения пальцами мальчик вцепился в ружье, но волки не нападали, ни сделали даже шага ему навстречу, и он не решился стрелять. Так они и простояли некоторое время, пока волки, словно потеряв к нему интерес, не развернулись и, в несколько прыжков добравшись до края чернеющего леса, не исчезли в зарослях. Только в эту минуту мальчик понял, сколь сильно был напуган, на негнущихся ногах, с лицом белее снега он добрался до двери и буквально упал в руки своей несчастной сестры. 

...

Охотник, парализованный жаром, разбитый болью смотрел в пламенеющие в ночи глаза волка. Если встреченный утром олень был самым большим в его жизни, то зверь, представший перед ним, внушал истинный трепет. Он словно был героем оживших сказок его детства. Быть может, он бредил, но ему казалось, что волк размером с медведя, от серебристой шкуры исходил свет, какой исходит от звезд в безлунную ночь. Горящие глаза внимательно смотрели на него, и он, смущенный, готов был отвернуться, если бы нашел в себе на то силы. В глазах волка читалась мудрость, дикая мудрость самой природы. Он не выказал ни малейшей агрессии, лишь разглядывал человека  с той простой любознательностью, с которой взрослый человек смотрит на неразумного ребенка. Он подошел поближе, и охотник почувствовал на лице его горячее дыхание, волк обнюхал его, а затем, подняв вытянутую морду вверх, протяжно и властно завыл. Ему ответил целый калейдоскоп голосов, низких и высоких, налитых силой и стянутых жалостью, даже буря, казалось, застыла пораженная этим хором. 

Голоса раздавались все ближе, и вот в убежище нырнул еще один волк, за ним другой, третий, десятый. Охотнику показалось, что все волки в лесу набились в его тесную землянку. Каждый волк подходил и обнюхивал его, пару раз его даже лизнули шершавым языком, после удовлетворенные, отходили в сторону. Их вожак, Белый волк, выл все реже, и отвечало ему все меньше, пока не замолчал окончательно. Затем, словно по команде, все волки подошли и легли рядом, постаравшись как можно сильнее прижаться к человеку. Рядом с головой лег сам вожак и просунул под его голову собственную. Охотник почувствовал, как кровь бежит по его венам. 

Боль, тревога и страх ушли, уступив место покою. Он закрыл глаза и вдруг почувствовал, что лежит не на холодной земле, в ворохе гнилых листьев, но в своей детской колыбели, и под головой не волчья голова, но любящая рука матери, а низкий голос отца нашептывает сказки. Сон окутал его крепче железной цепи, закрутил его в крепких объятиях и увлек за собой в дальние, волшебные чертоги. Сердце его, заполненное тьмой, теперь словно омыли в бесконечно чистой реке. Раньше бившееся в груди, словно раненная птица в силках, оно замедлило шаг, забилось спокойно и мерно. 

Его разбудил лес, щебетание зимородков над головой да падающие капли талого снега на лице. Его убежище было пусто, ни осталось и следа присутствия ночных гостей, если бы он столь явственно не ощущал вчерашние события, он был бы уверен, что все это привиделось в горячечном бреде. А значит, волки были, просто ушли, оставив лишь зерно сомнений. Но главное он был жив, он чувствовал, как силы вернулись в тело, наполнили его энергией. Он медленно встал, сломанная рука висела плетью, но больше он не стонал от боли, когда прикасался к ней, вытянув из мешка широкий кожаный ремень, он туго привязал руку к плечу. 

Охотник выполз наружу и на мгновение ослеп от блеска солнца, наполнившего каждую снежинку на земле, лес словно отряхивался от вчерашнего ненастья. Деревья, распрямив сгорбленные ветром стволы, пытались достать ветками каждое  облако, проплывающее по синему небу. Такое небо, здесь в горах, бывало разве что летом, наполненное радостью лицо матери природы. Он хотел найти следы ночных соседей, но не нашел ни единого, выпавший снег укрыл под собой все доказательства их присутствия. Его сани стояли на том месте, где он вчера их бросил, развороченный в спешке мешок и разряженное ружье. 

Теперь предстояло одолеть остаток пути, он был уверен, что вчера обессиленный не смог много пройти. Но сердце его полно было надежды, тело налито силой и он, зацепив через плечо поводья саней, охотно отправился в путь. Мысль, что скоро он увидит своих детей, придавала ему еще больше упорства. Ему казалось, что вчерашняя стая сопровождала его, расчищая дорогу и помогая тянуть сани. Теперь он знал, истории о братстве волка и человека не были досужими сказками, он испытал на себе помощь лесных братьев. Всю его жизнь волки избегали его внимания, но в минуту отчаяния, горя и боли именно они оказались рядом, даровали свое внимание и заботу. 

Велико было его удивление, когда он увидел дым, поднимавшийся за лесом, дом оказался столь близко, что он не мог поверить. Но сколько ни тер глаза, дым не исчезал, дом был совсем близко. Он почти бегом рванул вперед, не чувствуя ни ран, ни усталости, ни тяжести саней. Первым его заметил пес, с радостным лаем он ринулся к нему навстречу. Из-за дома выглянуло мальчишеское лицо, хмурое и уставшее. Увидев, кто идет, он расплылся в улыбке и вслед за псом побежал к отцу, громко призывая сестру, не прошло и мгновения, как из дома выскочили развевающиеся, смеющиеся косички. 

Они долго стояли, обнявшись втроем, глаза застилали слезы, но никто не убирал, не прятал их. Счастье переполняло, радость душила так, что кружилась голова. Все несчастья последнего дня развеялись как туман поутру, они были вместе, и это наполняло их безмерной любовью друг другу. В этот момент он пожалел лишь о том, что вернулся хоть и живой, но с пустыми руками. И словно отвечая на его тревогу, дети потянули его за собой. 

Прямо на снегу, перед домом, лежала туша того самого оленя. Не было труда догадаться, как она здесь оказалась. Охотник, словно почувствовав на себе взгляд, повернулся к лесу. Волк стоял у самого его края, белый как снег, подняв благородную голову, он внимательно смотрел на человека. Затем, повернувшись, медленно растаял среди деревьев.  

- Кровью отцов моих, - прошептал человек и, опустившись на землю, поцеловал благословенную землю, по которой с незапамятных времен след в след ходили братья, человек и волк. 

Черкесск 2015г.