Черную овцу в стаде не любили. Задумаешься, а не поймешь, как чернушка вообще оказалась среди белого стада. Ну оказалаась, и оказалась. Правда счастья ей это не принесло. И как она, бедная, не старалась стать своей, вжиться - но остальные товарки ее в свою компанию не принимали, и все больше предпочитали игнорировать, делая вид, что просто усиленно жуют траву, демонстративно повернувшись к ней спиной. Черненькая очень старалась им понравится. Однажды, даже залезла в грязную лужу, дабы шерсть пропиталась серой, глинистой грязью. Увы, хотя по цвету она стала совсем не белая, прочее стадо ее модное мелирование, совершенно не оценило, да и грязь скоро засохла, причиняя ей всяческие неудобства. 

Вот, такая черная несправедливость преследовала бедную черную овцу. Как-то, пастух, заметив такое пренебрежение и вообще отсутствие элементарной вежливости в отношении овечьей ренегатки, рассказал ей историю про гадкого утенка, над которым насмехались прочие птицы, и как жизнь одарила утенка - превратив в прекрасного лебедя. Увы. Во-первых, овца никогда не видела ни уток, ни лебедей, разве воробьев мельтешивших в кроне деревьев, да изредка слышала крики воронья. А во-вторых, овца совершенно не понимала человеческий язык, справедливости ради, как и все прочее стадо. 

Но, однако, она понимала силу пастушьей палки, которая со свистом рассекая воздух отдавала приказы языком понятным и лаконичным. Да, и острые зубы пастушьих собак говорили куда громче любых слов. Поэтому - она без особого интереса, но терпеливо выслушала его рассказ, и понуро побрела на самый край поля, страдать от безысходности своего одиночества. "... и лучше будь одна, чем вместе с кем попало", прокричал ей вслед пастух, слова знаменитого восточного поэта. Но черная овца, пойми она его, была бы с автором сих строк категорически не согласна. Сейчас она согласилась бы на общество самой подлой овцы их стада. 

Но кому какое дело до одиночества черной овцы, которая суть - кусок мяса, да клок шерсти. Одинока и одинока. Подумаешь - экое несчастье.

Все бы ничего, если бы не одно - но. Не зря говорят, ночь темней всего - перед рассветом. Однажды овцы мирно посапывали, отдыхая от дневной суеты, сбившись в большую кучу - так было теплее и спокойнее. Что ни говори, но приятно ощущать себя частью стада. Наша бедняжка лежала, как всегда, поодаль от других, завидуя им завистью чернее чем самый черный волос из ее черной шерсти. Завернувшись в свои горькие мысли, овца не заметила, как три темных силуэта перепрыгнули через ограду, и все стадо, так сладко спавшее в тесных дружеских объятьях, оказалось в их полной власти. 

О, нет! То были не три волхва, что принесли дары в одной старой истории. У этих пришельцев были горящие голодом и страстью глаза, острые как бритвы зубы и бесконечная жажда крови обуявшие их тела. Они работали лихорадочно, но вместе с тем методично и безжалостно. Не успели заливисто забрехать пастушьи псы, а стадо жалобно заблеять, как половина была уже истреблена. Кровь залила и землю, и красивую белую овечью шерсть. Три тени носились по загону словно демоны, сея боль и смерть. Когда пастух прибежал к загону, спросонья вскидывая ружье, убийцы уже успели перемахнуть через ограду, унося, навстречу восходящему солнцу, по толстой овечьей туше в зубах. 

Солнце, вынырнувшее из-за покрытых копотью утреннего, тяжелого тумана гор, открыл пастуху картину, напоминающую экзистенциальное полотно загадочного Босха; немое свидетельство свершившегося ночью геноцида. Стадо лежало изрезанное и бездыханное. Алая кровь, застывшая на свалявшейся белоснежной шерсти, остекленевшие от боли и страхи овечьи глаза, запах смерти и... разорения. Пастух застыл, не в силах поверить в произошедшее, побелевшие его губы тряслись, пытаясь произнести слова ли проклятий, или извлечь крик скорби из бьющего в набат сердца. Пастушьи собаки боязливо отбежали подальше, словно понимая, что отчаяние хозяина может вспыхнуть и пламенем гнева от которой следовало держаться подальше. Они не предупредили, они не уберегли. Позволили «серым» демонам безнаказанно свершить свое злодеяние.   

Внезапно, куча мертвых тел зашевелилась и явила на свет божий черную, кудрявую голову, глазами полными безумия ночи, она посмотрела на пастуха, ну точь-в-точь как смотрят как на давно потерянную, почти забытую и внезапно обретенную надежду. Как страстно желала она рассказать ему весь ужас, что пришлось ей пережить, описать все ту бурю чувств, что она испытала. Но все, что она смогла выдавить из себя, было жалобное "б-е-е".  

Черная шерсть. Черная. За что ею пренебрегало стадо, ее проклятье, ее беда - этой ночью спасло ей жизнь. Опьяненные кровью волки не заметили ее, черную и неприметную. Темнота спасла ей жизнь, черная шерсть сохранила от смерти. 

Пастух посмотрел на нее, и истерично расхохотался. "С паршивой овцы и шерсти клок", горестно произнес он. 

Сложа руки сидеть было некогда, оседлав коня, он призвал на помощь родичей из близлежащего селения. Нужно было ободрать шкуры, с еще теплых овечьих туш, спасти столько мяса сколько было возможно. 

Люди отозвались на беду, пришло их много, управились довольно быстро. Черная овца так и промаялась весь день в загоне. Одна. Не зная, что ей делать и куда приткнуться, в то время как с ее неучтивых подружек снимали шкуры, грузили на арбу и увозили в неизвестном направлении. Время от времени пастух рассказывал очередному подъехавшим на конях, пришедшим пешком людям о своей беде, а иногда презрительно кривясь показывал на нашу героиню пальцем. Дескать вот она - единственная выжившая, любуйтесь. Люди понимающе качали головами, закатывали рукава и вливались в работу.  

Не успел желтый небесный круг занять свое место в полуденном зените, как дело было кончено. Разве что кровь, обильно пропитавшая почву, напоминала теперь о трагедии здесь свершившейся. Усталые мужчины отправились к ручью, омыть себя от крови и пота. 

В благодарность за помощь, нужно было накормить людей, и пускай мяса благодаря волкам было много - не кормить же родичей падалью. Пастух на мгновение посмотрел на выжившую с ошалевшим видом стоявшую у самой ограды. "С паршивой овцы и шерсти клок", еще раз, горько, повторил он. И решительно направился к черной овце, поблескивая на солнце стальным жалом ножа.